Павел Гулеватый

Осознаю, что нарушаю принятый принцип подачи стихотворных текстов, не без страха предлагая написанное большими фрагментами. Все, кроме очерков было написано до войны, только в рукопись Неба для разных добавил несколько новых стихов, перед отъездом к сыну в Бристоль. Старый Салтов вместе с территорией яхт-клуба, на которой я построил дом для проживания воспитанников клуба, гостей и собственного, был оккупирован, а эллинг с инвентарем  и десятком домов на берегу, уничтожены. С тех пор не до стихов. На фоне всего, что происходит на родине, чтобы ни писал, ни малевал превращается в трёп и легковесную мазню.

В мирное время, мечтая о книге, компоновал сборники, как некое целое. И по-другому их не воспринимаю. Мерой, меньшей чем поэтический сборник – брезгую, пока не нахожу в ней запомнившегося человека.
После маленького глотка можно многое сказать о напитке, но я не дегустатор. Для меня продукт – книга, если она живая, тогда возвращаешься к стихам в ней. Делаешь закладки. Ставишь на полку с Библией, Далем, … и радуешься жизни. И любишь её и боишься.  Без надежды находиться в этом ряду, но и не без претензий потеснить корешками собственных книжек обложки харьковской братии, были собраны и изданы Самосад, Ветродром, Репетиция встречи, когда еще верилось в силу поэтического Слова и хватало самоуверенности в собственной исключительности.
Превратится ли брага сборников в крепкое вино, элитарный напиток или самогон – кто знает? Если это зависит только от степени личного бескорыстия по отношению к дару, – кто испытывал голод в нём, или благость его – научен, рискуешь многим.
Вот и смиряемся, загнанные в "общечужое" (Б. Пастернак).
Только бы не забыть, бултыхаясь в нём, только бы не забыть самому, что Бог создал обновляющую себя красоту не только себе на радость. Что всякое действие, не заряженное энергией сопутствия Замыслу, каким бы благостным не представлялось, варварство.
Вы скажете – всем хорошо не будет. Но когда, соприкоснувшемуся с нами, нет вреда – каждая клеточка наша рада этому, и хочет, чтоб так было.
И божья коровка, и чистая капля, и тающая снежинка, и тычинками подкрашенный кончик носа любопытной Варвары – убеждают нас, что не в той кубышке заначка.
Новый Ной от многого из накопленного барахла откажется. Но умрёт ли спокойно, насытившись солнцем, уже наверняка зная, что в семье не без урода, - а, читатель? А может, никакого Ноя уже и не будет? Какой смысл Создателю вразумлять нас  дважды, раз наука не впрок. Может, ковчег подо мной, с присоседившейся букашкой, – последний оплот опомнившегося в генах? Не только осязающего, но и осознающего, что нет ничего фантастичнее и художественнее явленного. И самый лучший художник в мире, тот кто, в этой мастерской, всего лишь подмастерье? В храме этом – послушник? Комахе – спутник? И когда перебродят в нас всякие чертовы гомна, поздно ещё не будет?
Даже дождь, задуманный, как возвращение духовности к месту своего рождения, слепой дождь, до последней капли надеется донести живинку прозрения, не вытесненную техногенным круговоротом, настраивает нас на согласное звучание, спасаясь от мёртвой хватки восходящего от нас одичания. Старается – чтоб выбор был.
Дождь о котором речь – большая роскошь. Но эта капелька, с зародышем просветления, наша. Вот она выбилась от удара привальника о встречный бугорок зяби. Вот она покатилась по шероховатому борту, взбежала на холм голеностопа, подрагивает в углублениях между напряжёнными жилами. Что тебе до неё?
А это ноги твои целует, живой дух белого света. Целует – не нацелуется. Нацеловаться спешит, вечный – у тебя смертного – пощады просит, пока теплом богат и дуновениями всяческими, не поднимется, откуда пришёл. Но в душе тумана и о тебе память затеплится.
 

ЗАПИСКИ ВАЛЛИЙСКОГО ПЛОТНИКА 

В преддверии воплощения

Ещё не юбилей, но все поздравления так незаслуженно многословны, что я решился на краткое их обобщение в стихийном пассаже. Это не автодифирамбы, а всего лишь констатация всем известного факта незаметного проживания  самого скромного художника в мире залихватских самопризентаций. Непригодный для семейного уклада. Возмутитель обыденности. Автор перформанса Ветродром, длящегося 45 лет без смены главного героя с ротацией исполнителей вплоть до третьего поколения. Гордый самозваный собиратель в мимолетную стаю окрыленных одиночек. Вечный вспахиватель воды, по праву жнущий что посеял и зимующий на чужих хлебах. Дирижёр хеппенинга больше для себя, чем для тех кто понимает. Всю жизнь выписывающий одну и туже, но всякий раз разную живую картину с парусами на горизонте. Такой себе непрошеный раскрашиватель реальности,  изгнанный на старости лет из ареала своего обитания сувереном от двуглавого и потому по орлиному виртуозным вспарывателем взлетов.
Вандалом моих живописаний, зыбкой но неистребимой картины, к которой и вы имели далеко не эпизодическое отношение. Он своё получит. И за мою, пусть и левую, испепеленную школу виндсерфинга, тоже. Бог не фраер. Но пейзаж без паруса навевает о Боге слишком однообразные мысли. Благодаря этим крыльям над водой я окружал себя красивыми людьми, гордился вами и делился своим праздничным миром немыслимым без вас. Картина осталась недописанной. Пусть уже не на эпоху, но ещё лет на десять возрождения, надеюсь как минимум. Ещё не налюбовался вами, не нарадовался. За год до семидесятилетия решил набраться наглости и на всякий случай написать с кем вы имели дело. Не я один такой самопровозглашенный и свято верящий в свое право на мимолетный радужный вклад, смущающий художественным вмешательством обыденные мотивы, деятель, и наше творчество не от слова худо. На мой взгляд, такая форма самовыражения самая человечная из всех возможных художеств и самая самодостаточная. Пусть родственное отношение к белению паруса одинокого имею самозванное, но среди вас другого представителя от него не было.

Вот шуточная увертюра от именинника, теперешнего уэльского шабашника и известного обалдуя.

 Вчера до вечера вырезал старую входную дверь по периметру рамы и перфоратором выдалбливал паз для новой. Делая сквозную прорезь огромной болгаркой срезал, из-за непроглядной завесы от каменной пыли, штифты на которых всё держалось. Вся конструкция, метр на два с половиной, стала на меня валиться. Пришлось засверливать раму и ставить временные дюбеля.
Закрепил заразу.
Дверь полностью не закрывается. Новая конструкция ещё в упаковке стоит подпирая стенку рядом. Толстая, из хорошего металла, сам не дотащу. Дожидается демонтажа приговоренная. Сквозь прорези шириной по пять сантиметров с обеих сторон рамы просматривается улица. Идёт мокрый снег. Мыться в корыте из ведра с горячей водой, других удобств нет, из-за холода страшновато, глаза промыл, на голове черти что. Оседающая лунная пыль превращает дом в объект космического порядка. За бутылкой сбегать не могу. Идти две мили только в одну сторону, а дверь не захлопывается, замок, ясное дело, может обратно не впустить. Водвореная на прежнее место рама обрамлена сквозными щелями, смотри хоть туда, хоть обратно, просто загляденье как интересно. Грязный, без выпивки и праздничной закуски,  но зато в доме с надёжным проветриванием, счастливый с незапертой дверью улёгся и не заметил как наступило это незабвенное утро моего рождения.  Осталось вымыть голову, отереться мокрым полотенцем, сменить белье, быстренько смотаться в Азду, такой огромный, тёплый и светлый рай с дарами со всех концов света, скупиться и сесть за стол, сложенный из старой тумбы и оккуратно обрезанного и хорошо протертого куска гипсокартона. Утро начинается. Поздравления посыпались за полчаса до звонка будильника, выставленного на полшестого. Какая разница, что она и во времени. Проспать знаменательную дату и самому не хотелось. Выпью, закушу и буду рисовать. Прямо как в детстве. Вспоминать дорогих гостей с красками-карандашами и книжками со стихами разрисованными волшебниками для странного мальчика, который пренебрегая серьезными занятиями только рисует и пишет стихи, сочиняет и выдумывает другую жизнь, которая у него  обязательно сбудется. Да что там, сбылась и до сих пор наполнена благодарными образами в преддверии воплощения, потому что в жизни прозы нет.

Монмутшир энд Брекон

На днях решил прогуляться к каналу Монмутшир энд Брекон. Помылся в корыте из под раствора, взял фляжку с водой, кусок вчерашнего багета и мобильник заряженный на все сто. Навигатор показал три маршрута. Я выбрал горный. Знал, что одолею без альпенштока и ледоруба, поскольку две трети пути, а именно горная его часть, представляли собой велодорожку, проложенную вдоль по течению русла реки Клайдч и поперек ее притоков.

Раз течет река и туда куда тебе нужно, есть мосты, с древних времен подчеркивающие живописность этих мест и дорога без грязи благодаря разумному вмешательству поборников здравого смысла в дело красоты, приятнее путешествия не бывает.

Почти всю дорогу был слышен шум быстрой воды. Но мне куда спешить? Разве станешь пробегать мельком, мимо того, к чему предрасположен с рождения, ради чего, собственно говоря, и выбрался на свет, чем больше всего дорожил в жизни. Божественной красотой неоскверненного мира.

Потрясающие по красоте места. Скалы, водопады, пещеры по ходу справа и ущелья, обрывы, раскидистые ветви огромных деревьев, увязывающих воздушное пространство пропастей шапками крон, достающих до уровня ограждения слева.

Горизонтальные трещины в скалах укреплены старой кирпичной кладкой. Водопады падают в выложенные из камня чаши. Но ни что не нарушает первозданности этих мест. Все уместно, и надежно вросло равное по красоте и замыслу.

Я помню свой маршрут вдоль Донца по которому любил кататься до самого отъезда ещё с юношеских лет. В последние годы, чтоб хотя бы с полчаса побывать в местах не удостоенных еще нашего пагубного преобразоваия, катишь к ним полдня туда и пол обратно и счастлив до следующих выходных, что еще не испоганили. С ужасом понимая обреченность своего богатства, к убыли меняющегося на глазах.

Два любимых мною озера, с которых начинались мои бесконечные круговые обходы родных мест, замыли песком из земснарядов еще в детстве. Я так дорожил ими. Глубокие, с прозрачной на шесть – восемь метров, родниковой водой. Разнообразной живностью и рыбой, которая не хотела абсолютно ни на что ловиться, толстая и блестящая имела ввиду тебя и твою наживку. Пришел, полюбовался и будь доволен.

Я был и доволен, и счастлив, пока с ними не расправились бездумные деятели моего отрочества. И с тех пор я перестал понимать людей. Засыпали песком голубые глаза моего счастья, вбили сваи и построили уродливый завод, который толком и не работал, и давно развалился. Будучи отчаянным пацаном и к тому же отличником по химии, физике и хорошистом по поведению я хотел его взорвать на стадии зачатия. Пробрался к зарешеченному навесу с кислородными баллонами, открыл один из них, но был схвачен бдительным охранником, предотвратившим, скорее всего не только ЧП районного масштаба, но и утрату возможности поумничать на старости лет. Школьные сочинения я писал на среднюю оценку по грамматике, но на пять с плюсом по литературе, и смог отбрехаться.

На днях, в парке дикой природы ниже деревни Бофорт я увидел похожие озера, но с велодорожкой, тропой для пешеходов, мостиками и бродами из плоских камней в местах перетекания одного в другое. Мои были в сто раз чище, глубже, прохладнее с полумесяцем золотого песка на треть обхода, но их кроме меня никто не любил и не приспособил для вечного любования.

Здесь, в местах моего нынешнего торжества по ходу путешествия, проходила железная дорога, паровозы таскали вагонетки с углем прямо из преисподней, обволакивало паром и дымом каменные веси, но никогда не пахло похабным осквернением природы. Бережное отношение к первозданной красоте в крови у этих людей. И прежде всего в сердцах и мозгах элиты. В порывах деятельных.

За семь часов путешествия по дороге, стоящей по нашим понятиям казне неимоверных затрат для переустройства ее в бесценное достояние даже в сравнении с ее предыдущим предназначением, мне встретилось не более десятка велосипедистов. Вот тебе и красота для красоты, стихи для стихов. А всего лишь маленький участок Национальной дороги для велосипедистов №46 через все Соединенное Королевство.

Некоторое время я работал на Владимирской, напротив Золотых ворот в представительстве великого комбинатора Евгения Кушнарева администратором баз данных. И мне не было стыдно, потому что, когда он баллотировался в мэры Харькова, в его программе значился пункт обустройства веломаршрута вокруг Печенежского водохранилища. Решивший, хоть частью надоенного поделится с хрустиками (так в среде избранных называли нас, путающихся у них под колесами на велосипедах) мой патрон в моих глазах возрос выше анекдотов о себе, спровоцировав и мое собственное веселое бесстыдство. Я проводил за его деньги двоеборье на акватории и вокруг Салтовского водохранилища. Такое себе гоночное экоборье из двух этапов: один на парусных досках, второй на велосипедах. Но бицикловая предвыборная идея к несчастью заглохла, окружив себя доярами вроде Гепы и Допы полез Петрович к державной сиське через голову Яныка прямо за пазуху к Ахмету со всей еврейской непосредственностью, и его убили. Так и пошло с тех пор. Элита решала вопросы языка, деятельные делили на охотничьи угодья, с умыслом присвоения, места, предназначенные богом для национальных парков. Ни заводам, ни житницам ладу дать не смогли. Теперь отрывают с кровью чужие и безжалостные не только к роду человеческому. А владеть будут третьи.

И в Уэльсе приоритет частного высок, но не выше социальных, нравственных задач и строится на всеобщей, как это ни пафосно звучит, тяге к прекрасному – богом данному и рукотворному , приучая народ к неизбежной победе красоты над уродством. Все самое красивое от Бога возведено в ранг всеобщего достояния – национальные парки, и становится культовым. Здесь, по-человечески принятый и не голодный, безо всяких владений, я не обделен самым главным на свете богатством. Не заботясь о хлебе насущном – возможностью прибывания в непорушенной исконной красоте без единственной перед ней заслуги.

Усилия прошлых поколений перевоплотились в бесценную возможность для каждого полной грудью и во все глаза вбирать милость мира. По ночам, думая о том, что происходит дома, долго не можешь уснуть. И где теперь чужбина начинаешь путаться. Пройдет время и без ранее близкого, до слез родного начнешь обходиться и в мыслях. Карликовая псарня обернется смертью натравителям. Все самое лучшее, из того что было, переплетется с тем что есть. И оно, если в будничности своей человечно и ты не дурак, всегда лучше ушедшего и возможного.

Реальна ли вероятность поделиться с любимыми и дорогими людьми таким приобретением не только письменно, захотят ли они этого, не отвернутся ли от тебя теперь? Их право. Не участвуя в напряженной жизни, кровавой борьбе за выживание рассуждать легко. Может не вовремя про это говорить, но здесь любовь к родной земле чувствуется во всём и исходит свыше. Далеко не всякая власть от бога, но здесь при почти поголовной нерелигиозности людей не трудно в это поверить. Для поддержания творческого настроения и благодарных сил, и не в последнюю очередь красоты ради, дома я не расставался с парусом. Здесь, пока хватит и велосипеда. Придет время прокачусь по каналу через весь Южный Уэльс на лодке, а там видно будет. Дорогу разведал

Всё было рядом

Я долго налаживал свою жизнь, строил парусный клуб и дом рядом. И выпускал паруса за окоем в надежде на то, что в окружении себе подобных получится жить красиво и без вреда остальным. Склонял на свою сторону таких же впечатлительных и, восхищаясь ими, держался рядом. Скоро ли теперь в наших краях задышит дух посвежее жмотского и снова надышит жизнь? Всех настигла жуткая участь, быть орудием и расходным материалом исторических обстоятельств. Куда теперь деваться старому незаконопослушному шабашнику пока существует мистер Пу? Ни в новобранцы, же! Героем и возвышенной натурой себя не считаю. Разве что, восседая на коньке крыши по шабашу, случалось, представал перед богом не самым последним посмешищем. Но на возмездие за сорванные крыши и сожженные паруса ровесничку дорогому задоначу.
Кто он такой, погромщик моих замыслов и владений, чтоб не считаться с моим миром. И сколько еще кровавых шоуменов должно пройтись по нашему человеческому достоинству, чтоб в конце концов, зарыв их подальше от внуков, можно было снова веселить парусами родной пейзаж и, глядя с новой крыши дома на берегу, весельем этим восторгаться.

Бросил пить, а от чарки не откажусь, если кто предложит поднять за это.

Чи то, тату, тую брати

Годы летят быстро как ракеты над головой моей сестры не пожелавшей уехать, и сносят крыши. И претендовать на высокое звание мастера кровельных дел с гордостью, как в песне про высотников, азарт пропал. Уже привыкаешь обходиться без горячительного, и почти готов представить себя прибившимся к компании божьих одуванчиков. Для дриблинга по клавиатуре покоцанными подушечками указательных, убыток силы в пятернях не столь критичен. Но в театре абсурда без накопленных тактильных ощущений, одним запасом слов от роли пустомели не отбояриться.

Зная что безрассудное занятие это – парусить над скатами крыш – ещё и зрелище для других, непоследняя забота теперь, не сорвать бы репетицию встречи скопытнувшись с последней сцены. Разлет занавесей все ближе и время генеральной подходит. Слава богу, ни суфлеров, ни режиссеров в жизни не было. Пусть у закулисных по-прежнему зудит в задницах – как бы засветиться, но ты уже знаешь, что срывать аплодисменты у похрустывающих попкорном, как рвать жопу перед начальством на старости лет – крайне неприлично. Да и зачем надрываться под небитыми.


Вот и обитаем в необитаемом. Облетаем как дикие одуванчики вдоль пересохших на солнце троп. Может, однажды, после слепого дождя, наши парашютики позолотят дорогу идущим мимо дармового хлеба и зрелищ за своим собственным, и они с неё не собьются. Противно знать, что в нашем возрасте есть считающие себя вершителями судеб. Но превратить парашютики в пепельных мушек, разметав над  голыми стропилами, даже снося крыши не получится. Вроде, дунь на них и ничего от меня не останется вовсе, а не тут-то было, согласись. Построенное мной разрушить нетрудно, но то, чего не вырубить топором, попробуй развей.


Знаю, раззудить утрату новой стройкой не получится. Но сочинять ещё не отвык. И имею право хоть с этой стороны не дать себя прикончить бесследно. А умел бы играть на баяне, как мой подельщик, прибив шиферным гвоздем пачку честно заработанных, сразу после расчета, к коньку с изнанки, и играл бы, сидя на переломе кровли, чувствуя яйцами теплынь крыши,  и орал бы: — Чи то, тату, тую брати, Що воли-корови, Чи то, тату, тую брати, Що чорнії брови?